«Мы меломаны и милашки»: кто такие Hauntology и почему они наводят шуму в московском мире академической музыки
В Москве весь год идут концерты объединения Hauntology — проекта композитора Дмитрия Мазурова и клавесинистки Катарины Мелик-Овсепян с ротируемым составом. В их программах соседствуют пьесы Мазурова, Баха и Арво Пярта с ансамблевыми версиями Aphex Twin, Лорана Гарнье, Burial и Boards of Canada. В интервью «Снобу» музыканты рассказывают об идее Hauntology, росте ансамбля и грядущем концерте в ДК «Рассвет». 
Дмитрий Мазуров и Катарина Мелик-Овсепян
Сноб: Давайте начнем с азов. Что такое HAUNTOLOGY, «хонтология»?
Катарина Мелик-Овсепян: Катарина Мелик-Овсепян: Это ностальгия по будущему, о котором мы мечтали в прошлом, но которое так и не стало настоящим. Идею предложил философ Жак Деррида, а к музыке это понятие применил британский критик Марк Фишер, которого сейчас много издают на русском.
Дмитрий Мазуров: Дмитрий Мазуров: В музыке хонтология — это Burial, The Caretaker, Boards of Canada и прочая призрачная электроника. Она звучит как винтажные заставки телепередач 70–80-х: ...оговые синтезаторы, шорох магнитной ленты, рассыпающиеся носители звука, старые бобины и пластинки. Мы это очень любим.
Сноб: Как вы выстраиваете отношения с хонтологией в своих программах? Вы ведь исполняете не одного BURIAL: у вас звучит барокко, вы Арво Пярта играете, делаете переложения электроники, далекие от хонтологии — например, Афекса Твина или Нейтана Фейка. Вы играете Ника Завриева — он тоже далёк от хонтологии. Такая широта не до конца ясна, у вас какое-то расхождение между первоначальным концептом Фишера и личными предпочтениями. На сайте вы пишете, что исполняете «музыку вне жанровых границ, выражающую идеи и образы хонтологии. Критерий отбора — субъективная оценка хонтологичности».
Дмитрий Мазуров: Я всегда любил грустную музыку, от позитивной музыки у меня депрессия. Хонтология стала отправной точкой, а по сути мы играем музыку, которую любим.
Катарина Мелик-Овсепян: Мы играем музыку из своих плейлистов, не задумываясь о жанрах. Наши программы — меломанские. Это то, что я поставлю дома. Для нас это важно: оставаться меломанами, людьми, которые любят и ценят музыку за то, что она остаётся музыкой, а не жестом, не концепцией.
Первое время мы оба были крайне увлечены поиском этого нечто, интуитивного, невыразимого. Искали следы хонтологии повсюду. Но в какой-то момент поняли, что интересная программа важнее узких рамок изначального концепта.
Дмитрий Мазуров: Могу рассказать, откуда вырос проект Hauntology, откуда он взялся, помимо Фишера. Сначала у меня появилась пьеса Hauntology для аккордеона. Я написал её для своего друга Ромы Малявкина. При работе над пьесой мы вдохновлялись фильмом Нечто Карпентера. Полярная станция, горы, изоляция, собаки и монстры.
Дальше были два триггера. Первый — я вовремя перечитал старое интервью Сергея Невского Алексею Мунипову. Невский там говорит о заметном эскапизме российской академической музыки: уходе от реальности, «сказочности» сюжетов, о длинных опусах, далёких от социальных тем (в противовес политизированным работам европейских авторов). Эта мысль для меня актуализировала тему хонтологии.
Второй — личный. Как у многих, мой внутренний мир и творчество опираются на детские воспоминания. Мой бэкграунд — уральская деревня, горы; приезжаешь к бабушке — и всё это перед глазами. Как на обложках Boards of Canada: дети на ...оговой плёнке, размыто, заблюренно, такой винтажный флер. Призраки прошлого.
Я стал ездить туда и снимать места детства; так получилось, что несколько фотографий попали на обложку и в буклет альбома Clark (Крис Кларк, известный британский IDM-музыкант; фотографии Мазурова действительно присутствуют на обложке и в буклете альбома Clark 2014 года. — Прим. ред.). И самое сильное — сам облик деревни: вымирающая глубинка, бедность, отсутствие работы, разрушенная инфраструктура. В ответ на это в моих фантазиях возникла параллельная мета-деревня, в которой социальное растворяется, остаётся сказочная аура Урала. Туманы. Болото, над болотом туманы. Как в игре Stalker. Хтоническое. Одновременно тёплое (там бабушка, детство, память) — и холодное, жутковатое. Амбивалентность, которая притягивает и отталкивает, пугает. Для меня это и есть хонтология.
Концерт Hauntology
Сноб: Про вдохновение понял. А как практически начался сам проект, как вы его задумали?
Дмитрий Мазуров: Несколько лет назад мне предложили стать куратором одной камерной площадки. Быстро понял, что площадка нам не подходит, но само кураторство меня зажгло.
Катарина Мелик-Овсепян: Скажем доброе слово про ту площадку: люди там суперфрендли. По духу это скорее антикафе — формат отличный, просто не наш. Проект Hauntology с таким местом не совпадает по фэншую. Но процесс был запущен: мы воодушевились, конкретизировали концепцию и перенесли всё в англиканскую церковь Святого Андрея, где я иногда играю барочную музыку. Так состоялся первый концерт — мы называем их «вольюмами»: Volume I, II, III и так далее. На первом «вольюме» сделали короткий паблик-ток: я попыталась объяснить (кажется, слишком заумно), о чём речь, упомянула Дерриду и сразу переключилась на Фишера. Это было прямо посреди выступления, посреди концерта. Так больше делать не будем. (смеётся)
Сноб: И после этого вы очень быстро выросли: храм Святого Людовика, ДК «Рассвет», фестивали GAMMA и SIGNAL, запуск лаборатории с MOSCOW MUSIC SCHOOL — и всё это меньше чем за год. Как так вышло? У вас абсолютно DIY-история?
Дмитрий Мазуров: Абсолютный DIY, чистый панк. Нам важно, чтобы по сравнению с другими молодыми ансамблями и творческими объединениями в московской академической среде у нас ощутимо сохранялся дух панка. За менеджмент в основном отвечает Катарина.
Катарина Мелик-Овсепян: Да, в основном этим занимаюсь я, но мы всегда обсуждаем, как представить проект. Первое время, когда я списывалась с площадками или с музыкантами, я писала сообщения и показывала Диме — чтобы формулировки были общими.
С ростом сложностей не было. Проект оказался интересным площадкам, которым мы предлагали сотрудничество. Для фестиваля GAMMA мы сделали программу акустического техно с маримбой, на сцене Новой Голландии — инди-концерт с вокалом Рамазана Юнусова, в храме Святого Людовика — музыку Мики Леви и Aphex Twin для струнных и органа. На следующем концерте в этом храме будут вещи Solar X (он же — Роман Белавкин, культовая фигура российского IDM — Прим. ред.) и Лоуренса Данна (британский композитор и импровизатор — Прим. ред.), с этими авторами мы работаем напрямую. Это тоже новый опыт для проекта.
Я искренне считаю, что ключ к востребованности прост: мы милашки. Без шуток. Человеческий фактор решает. Ну и то, как мы горим Hauntology, многое определяет.
И при этом у Димы удивительное кураторское видение — идеи, которые он приносит, вообще ни на что не похожи. Таких программ, как у нас, кажется, ни у кого нет. Думаю, это связано и с его бэкграундом: в академический мир он пришёл после многолетнего опыта в электронике.
Концерт Hauntology
Сноб: Вот-вот. В первую очередь привлекает ваша нестандартность — нехарактерная в принципе для российской академической музыки, по крайней мере — в Москве. Грубо говоря, в академизме сейчас очень много инди-ансамблей, но никто не играет именно ту музыку, которую выбираете вы — условно, «STONE IN FOCUS» Афекса Твина на органе или всю ту хонтологию, о которой мы говорили. Откуда эта нестандартность?
Катарина Мелик-Овсепян: Нам всё интересно. Мой основной инструмент — клавесин. Забавно, но у моего клавесина есть имя, его зовут Хичкок (по имени мастера, придумавшего когда-то эту модель). Всегда приятно упомянуть, что построил его мой большой друг Николай Николаевич Полосков (культовый московский мастер, строящий клавесины. — Прим. ред.).
Барочную музыку я люблю бесконечно и занимаюсь ей в рамках HIP (historically informed performance, исторически информированное исполнительство, то есть метод исполнения барочной музыки по канонам эпохи барокко. — Прим. ред.) достаточно давно, а вот интерес к электронике до Hauntology ограничивался прослушиванием Autechre по ночам. Но зато я успела поэкспериментировать с инструментом — всегда хотелось помещать его в новые контексты, пространства смысла и акустики. На нём я играла в «Мутаборе», в «Электромузее», Powerhouse, на фестивале Ars Electronica.
Одна из задач Hauntology — сокращение дистанции между миром высокого искусства, андерграундом и массовой культурой. Мы очень любим британскую меланхолию — от Доуленда и Перселла до Burial и Radiohead. И любим Клауса Ланга, Мортона Фелдмана, Дэвида Лэнга, Джачинто Шелси и, конечно, Арво Пярта.
Дмитрий Мазуров: Как-то мне сказал композитор Николай Хруст: Дима, ты живёшь в особом двоемирии. Я всегда себя ощущал аутсайдером: для «академистов» я скорее «электронщик», а для «электронщиков» казался слишком «академическим», тоже чужим.
А начинал я как раз с электроники: в конце 1990-х, живя в Новосибирске, просто открыл простенький редактор ACID и начал что-то сочинять, не имея ни малейшего представления о теории. К этому меня сподвигла музыка Aphex Twin, Autechre и прочий IDM того времени. Академическую музыку я открыл сильно позже, когда поступил в музыкальный колледж.
Сноб: Сложно адаптировать электронную музыку для HAUNTOLOGY? На одном из концертов вы, например, заставили струнный квартет играть пьесы AUTECHRE.
Дмитрий Мазуров: Не сложно, но это достаточно большой объём работы. Это похоже на сочинение новой пьесы. Если снимать материал «под ноль» — скажем, трек Autechre, — часть фактуры передать без потерь невозможно. Нужно придумывать какие-то новые элементы.
Я начинаю достраивать трек. От ударных я вообще отказываюсь, зато подчёркиваю мрачную торжественность, скрытую в оригинале и напоминающую барочные увертюры. Для этого подойдут струнные. Прописываю детьюны, глиссандо, чтобы тон слегка уходил в расстрой. Меняю способы звукоизвлечения: sul ponticello, пережимы. Мне нравится комбинировать традиционную гармонию с современными расширенными техниками. В итоге, создавая аранжировку, ты фактически пишешь пьесу, пересочиняешь какие-то моменты. И мне это дико нравится. Но я вижу, что написание своей музыки отходит на второй план.
Я рад, что мы играем Афекса Твина, Burial, Green Velvet, Apollo 440, Boards of Canada, потому что это музыка, которая достойна исполнения, условно, в ДК «Рассвет».
Мне помогает оптика, которую я приобрёл, слушая экспериментальную электронную музыку. У меня с ней прямой контакт. Аутентичность важна в любой субкультуре, а я понимаю логику и систему ценностей техно-культуры. Часть этой среды во мне, в моём культурном коде. Это моя стихия. Раньше я этого стеснялся в академических кругах, теперь понял, что это моя сильная сторона.
Концерт Hauntology
Сноб: Что за HAUNTOLOGY LAB вы проводите в MOSCOW MUSIC SCHOOL? 1 ноября в ДК «Рассвет» у вас отчётный концерт учеников.
Катарина Мелик-Овсепян: Лабораторий композиторских много, нам же захотелось создать формат, который отражал бы наши ценности — отсутствие жанровых границ и демократичность. И мы решили собрать совершенно разных музыкантов — тех, кто ещё не знаком с академической традицией, и тех, кто только начал подходить к академической музыке, — и показать им азы композиции и, главное, дать возможность поработать с ансамблем напрямую. Наша задача — довести их идеи до законченных пьес и потом исполнить. Мы сделали open call, набрали курс, а тьюторами стали Дима, Игнат Красиков и Рамазан Юнусов.
Сноб: И как вышло?
Катарина Мелик-Овсепян: Для нас это абсолютно экспериментальный формат, собрались очень разные люди. Среди заявок была девушка-композитор с неоклассикой. Есть рок-музыкант. Много электронщиков. Один парень — математик, ученик Настасьи Хрущевой. Электронщица со стильным ретровейвом. Довольно много сонграйтеров.
Есть ещё Костя Долгополов — у него была совершенно неожиданная заявка: голос будто под транквилизаторами невпопад читает не рэп даже, а spoken word под биты. Мы слушаем заявку, и тут Дима говорит: «Это же какой-то русский Дин Блант!» Я сперва отнеслась скептически, но потом прониклась, а Дима сразу сказал: «Берём, это будет угар и очень интересно». Ещё один участник — альтист Сергей Полтавский. Серёжа написал забавный опус для чтеца и ансамбля на материале народных сказок.
Занятия в Hauntology Lab
Занятия в Hauntology Lab
Занятия в Hauntology Lab
Занятия в Hauntology Lab
Дмитрий Мазуров: Самое ценное сейчас — у ребят меняется оптика на музыку. Техническим вещам они не научатся мгновенно — многое мы дорабатываем вместе, — зато начинают по-другому относиться к самому процессу.
Каждый тьютор выбрал свою направленность: у Рамазана больше ориентир на вокальную и театральную музыку, у Игната — инструментализм, рок и импровизация, у меня — электроника и романсы.
У студентов формируется иное отношение к академической музыке. Пишу им наставления в чате лаборатории о том, где проходят границы академической музыки и, в частности, о неоклассике. Например, Эйнауди — музыка без второго плана, просто красивая, ремесленная музыка с хорошим продакшном, но в ней нет попытки сподвигнуть слушателя к размышлению. Нет художественной провокации. Провокация — не обязательно что-то шокирующее, но это попытка вызвать у слушателя мыслительный процесс. Ребята ставят лайки этим сообщениям — это хороший результат.
Беседовал Олег Соболев
